И как всегда, проанализировав свои наблюдения, он перестал о них думать. Его теперь интересовали только ожесточенные бои, разгоревшиеся на рассвете в лесах под Пилой. Там яростно оборонялись отборные гитлеровские части, окруженные советскими войсками. Матвеев миновал железную дорогу, уходящую в сторону Щецинка, и перешел на бреющий полет. Его ведомый остался далеко позади и летел много выше. Поэтому он хорошо видел, как его командир снизился почти к самым крышам домов, чтобы обстрелять позиции батарей противника на окраине города.
Летчик, естественно, пикировал за Матвеевым и тоже стрелял, но, когда гитлеровцы неожиданно направили огонь прямо на них, не выдержал и взмыл вверх, чтобы выйти из-под обстрела. Матвеев же, наоборот, с еще большим неистовством продолжал атаковать, словно веря, что в него ни одна пуля не попадет. Так они несколько раз разворачивались, атакуя то зенитки на окраине города, то аэродром, на котором еще находилось несколько самолетов. Вдруг во время одного из заходов снаряд зенитки пробил левое крыло самолета Матвеева. Снаряд взорвался у самой кабины, и машина перевернулась на спину. Было заметно, что летчик старается выправить машину, но он, по-видимому, сам был тяжело ранен. Самолет перестал слушаться руля, вошел в штопор и упал между зданиями.
- Почти в ту же самую минуту наши части двинулись в последнюю атаку на Пилу, - рассказывал капитан Хромы ровным, бесстрастным голосом. - Через полчаса город был взят. Матвеева нашли там же, где он упал, сбитый зенитками. Да, - тем же тоном добавил Хромы, - да... Я очень его любил.
Ловушка под Науэном
Нас собралось несколько летчиков. Когда я спросил, испытал ли кто-нибудь из них смертельную опасность, капитан Хромы взглянул на меня так, словно хотел пронзить насквозь. Я уже привык к этим взглядам и не особенно реагировал на них. И на этот раз, задавая свой довольно-таки банальный вопрос, типичный для газетчиков, пишущих затем всякий вздор о "неустрашимой отваге в смертельном бою", я заранее предвидел, что встречусь со сверлящим взглядом насмешливых зеленых глаз капитана Хромы.
Я тут же начал рассказывать об одном из своих полетов, во время которого мне действительно пришлось немало пережить. Я думал, так мне будет легче выудить у ребят больше подробностей. Хитрость удалась: я нашел нужный тон, и каждому из присутствующих захотелось поделиться воспоминаниями.
Меньше всего я ожидал, что первым на эту уловку "клюнет" подпоручник Сушек. Мне он всегда казался робким и молчаливым. К тому времени, когда на его счету было уже двадцать пять боевых вылетов и четыре воздушных боя, ему не исполнилось еще двадцати трех лет. Это был высокий, крепкий и, очевидно, очень сильный человек с русыми волосами и добродушными голубыми глазами. Он производил впечатление расторопного и отважного, но замкнутого парня, привычного к тяжелому труду пахаря или лесоруба. Подпоручник Сушек говорил с заметным русским акцентом, и в этом не было ничего удивительного: поляк по национальности, он родился и вырос в Советском Союзе.
О том, что с ним произошло во время боев на Висле, Сушек рассказал буквально в нескольких словах. Снаряд попал в картер мотора его самолета. Это случилось в тот момент, когда Сушек, обстреляв немецкие танки, атаковавшие позиции повстанцев, взмыл вверх над крышами пылающих домов Варшавы. Резкий толчок вырвал у него из рук ручку управления, и самолет, завихляв, начал отклоняться от курса. Сушек был уверен, что снаряд повредил рулевое управление. Он сразу понял, что спасения нет, так как от земли его отделяло всего каких-то двести метров и он не смог бы даже воспользоваться парашютом. Сушек все же инстинктивно схватился за ручку и потянул ее на себя, и - о чудо! - самолет возвратился в прежнее положение и пошел вверх... Значит, рулевое управление цело!
Подпоручник посмотрел на приборы: обороты нормальные, только температура масла немного выше обычной, уровень горючего...
Давление масла! Здесь было что-то не в порядке: стрелка прибора замерла на нуле. Летчик был так поглощен своими наблюдениями, что не обращал внимания на рвущиеся вокруг снаряды. Мотор сильно дымил. Машина отяжелела и теряла скорость. Сушек теперь летел прямо к Висле, каждую минуту ожидая, что мотор вот-вот заглохнет.
И действительно, над самой серединой реки мотор будто поперхнулся. Зловещая тишина окружила летчика. Он едва перетянул через Ваверский лес и, не выпуская шасси, чтобы предупредить опрокидывание, посадил "як" на брюхо на картофельном поле возле какого-то шоссе.
- Такого страха, как тогда, я еще никогда не испытывал. Вот и все, произнес Сушек своим приятным и мелодичным голосом.
- Я тоже натерпелся страху, когда мы потеряли Ли-два, - сказал поручник Подгурский. - Подумайте только: Ли-два со всеми механиками полка! Вы знаете, - обратился он ко мне, - мы, меняя аэродром, обычно перевозили весь технический состав по воздуху. Прилетал Ли-два. В него, как сельдей в бочку, напихивали наших механиков, и айда на новое место под заботливым присмотром пары "яков".
В тот день мы перебазировались из Барнувко в Штейнбек, расположенный на северо-востоке от Берлина и на юг от канала Финов, за Одером. Всего каких-нибудь шестьдесят километров. Мы вместе с поручником Лобецким должны были сопровождать Ли-два - эту неуклюжую громадину, беззащитную и беспомощную, как отбившийся от стада теленок в лесу среди волков.
Из Барнувко мы в течение девяти дней летали на разведку северного района Берлина, Эберсвальде, Финова, Ангермюнде и Врицена. Маршрут этот мы знали на память и, как нам казалось, всегда могли попасть, куда нам было нужно.
Ну и, конечно, попали. Но только без Ли-два. Он потерялся в тумане над Одером. Мы здорово переживали. Аэродром рано или поздно мы все равно бы нашли, а вот наши механики - найдутся ли они?
С самого первого дня, как полк вылетел на фронт, у нас не было ни одного случая, чтобы хоть один самолет, который мы охраняли, погиб по нашей вине. А теперь... Мысленно я уже представлял, что покрытый позором бездействующий полк снят с фронта, а я стою перед военным трибуналом.
Прежде всего мы начали искать аэродром. Вскоре Лобецкий заметил его на краю леса у перекрестка шоссе с проселочной дорогой. Но теперь ни один из нас не был уверен, что это именно Штейнбекский аэродром, а не какой-нибудь другой. Во всяком случае, нашего подопечного на нем не было...
Мы решили лететь на север, до канала: Ли-два мог заблудиться там в тумане и стать легкой добычей немецких истребителей. Однако до канала Финов мы вместе не долетели. У Лобецкого забарахлил мотор... Признаться, я ему завидовал: теперь вся ответственность ложилась на меня, он же повернул обратно, чтобы приземлиться на Штейнбекском аэродроме.
